Родился 28 декабря 1927 года в Киеве. В 1945 г. окончил музыкальное училище по классу фортепиано при Ленинградской государственной консерватории. В 1945-1951 гг. учился в Ленинградской государственной консерватории по классу фортепиано (педагог С. Савшинский).
Композитора Олега Каравайчука одни называют гением, другие — человеком со странностями, третьим он неизвестен, хотя, по большому счету, его произведения знают все. Каравайчук написал музыку к двумстам кинофильмам.
Первым был «Алеша Птицын вырабатывает характер» 1953 года, затем «Два капитана», «Поднятая целина». Среди самых известных — «Короткие встречи» и «Долгие проводы» Киры Муратовой, «Монолог» Ильи Авербаха. Только за последние два года создана музыка к четырем картинам, но вот денег нигде не заплатили. Каравайчук — автор музыки к «Бесам» в Малом драматическом театре, работал для «Современника».
— Если бы научился, я бы так не играл. А кроме того человек сейчас очень изменился.
— По сравнению с советским?
— Советский человек тоже был жалкоподобен, но по-другому. Он в себе что-то таил.
— Так человек стал еще хуже?
— Еще человекоподобнее, а значит — хуже. Есть вещи, которые я пророчески точно могу сказать, потому что музыка позволяет макетировать будущее. В этом, кстати, ее высшее предназначение — опережать время. Так вот, человек все больше становится придатком машины, у него это на лице, особенно женском.
Первым был «Алеша Птицын вырабатывает характер» 1953 года, затем «Два капитана», «Поднятая целина». Среди самых известных — «Короткие встречи» и «Долгие проводы» Киры Муратовой, «Монолог» Ильи Авербаха. Только за последние два года создана музыка к четырем картинам, но вот денег нигде не заплатили. Каравайчук — автор музыки к «Бесам» в Малом драматическом театре, работал для «Современника».
Я предлагаю посмотреть и послушать удивительного человека, "отличного ото всех", уникального. Ведь мы об этом человеке почти ничего не знаем, а в нем целая эпоха.
Почему решила разместить пост о нем в своем блоге?
Не поверите, когда я смотрела документальный фильм о нем -"Рука Гоголя", нечаянно посмотрела на свое отражение в зеркале.
Что я там увидела?
Одухотворенное, возвышенное, светлое, осмысленное лицо.
Кроме того - эта информация познавательная и развивающая.
Так, что читайте, слушайте, смотрите, получайте удовольствие!
Это ролик на 6 минут, а полный гениальный вариант здесь:
Продюсер: Александр Житинский
Оператор: Сергей Ландо
Мастеринг: Алексей Вишня
Оператор: Сергей Ландо
Мастеринг: Алексей Вишня
Он — бестелесный почти до виртуальности виртуоз с продуманно беспорядочной прической и в неизменно темных очках-обманках, первый среди равных в скандальном искусстве эпатажа, последний городской гений.
Интервью Е. Петровой
— Вы такой незащищенный, неужели годы работы в кино ничему не научили?— Если бы научился, я бы так не играл. А кроме того человек сейчас очень изменился.
— По сравнению с советским?
— Советский человек тоже был жалкоподобен, но по-другому. Он в себе что-то таил.
— Так человек стал еще хуже?
— Еще человекоподобнее, а значит — хуже. Есть вещи, которые я пророчески точно могу сказать, потому что музыка позволяет макетировать будущее. В этом, кстати, ее высшее предназначение — опережать время. Так вот, человек все больше становится придатком машины, у него это на лице, особенно женском.
Я узнаю всех, кто сидит у компьютера. Человек-придаток — для чего он?
Обезьяна и муравей больше имеют смысла.
— Как складывались ваши отношения с кинорежиссерами?
— Мне важно, чтобы при записи музыки в зале никого не было, чтобы режиссер ушел. Например, Кулиша вынужден был выгонять, хотя он изумительный человек. Лучшего в восприятии музыки никого не было. Мне было так его жалко, а что делать: он был тяжел, толст, от режиссера всегда исходит какая-то волна, которая мешает». (Между прочим, самого Каравайчука, его взаимоотношения с режиссером и киногруппой изобразил Авербах в картине «Голос». Композитора играл Сергей Бехтерев. — Е. П.).
— Как складывались ваши отношения с кинорежиссерами?
— Мне важно, чтобы при записи музыки в зале никого не было, чтобы режиссер ушел. Например, Кулиша вынужден был выгонять, хотя он изумительный человек. Лучшего в восприятии музыки никого не было. Мне было так его жалко, а что делать: он был тяжел, толст, от режиссера всегда исходит какая-то волна, которая мешает». (Между прочим, самого Каравайчука, его взаимоотношения с режиссером и киногруппой изобразил Авербах в картине «Голос». Композитора играл Сергей Бехтерев. — Е. П.).
— Но были же у вас друзья среди киношников?
— Параджанов, Муратова, Шукшин и особенно Окуджава. Когда я писал музыку к картине Петра Тодоровского «Верность», а сценарий принадлежал Окуджаве, все мы жили в Одессе, в гостинице. Как-то Булат меня позвал, чтобы я послушал его песни. Он проиграл весь репертуар, часа три я слушал. До сих пор забыть не могу. Когда я играю, иногда приближаюсь в лучших своих состояниях к тому, что делал Окуджава. Он называл это иронией по отношению к себе, я — иначе. Он был настоящий аристократ. Искусство — это и есть аристократизм.
— Признайтесь, гением себя чувствуете?
— У меня совершенно другое понимание о гении, чем то, которое выросло в литературе. У меня обратное. Поэтому, если я даже чувствую себя гением, то это не та гениальность. Я гений тогда, когда я еще меньше муравья. Если вы хотите понять, что такое абсолютная ложь о гении, идите в филармонию и слушайте симфонический оркестр. Там смотрят на дирижера, играют пафосно, я играю абсолютно прозаично. Великие композиторы слышат в себе абсолютный оркестр, который ничего общего с реальным не имеет.
Вундеркинд.
О Каравайчуке ходит столько легенд и слухов, что трудно отделить правду от вымысла, тем более что сам он меньше всего на эту тему переживает. Если вы помните фильм «Волга-Волга» и одну из заключительных сцен, когда бойкий пионер садится за рояль и мастерски играет «Много песен над Волгой звенело», то это и есть первое явление юного гения народу. Его игрой восхищался другой гений фортепиано — Генрих Нейгауз, вундеркинда милостиво гладил по головке сам Сталин.
Музыку Каравайчук пишет по ночам, когда все спят, причем предпочитает не нотную бумагу, а рулоны обоев, и не традиционные знаки, а древнерусские крюки. Живет Каравайчук в Комарово, потому что в городе для него — суетно и шумно.
«Шпион»
Если вы когда-нибудь видели Каравайчука — уже не забудете. В любое время года он неизменно в берете, из-под которого выбиваются длинные волосы, в темных очках, странноватом пальтеце или растянутом свитере. При этом Каравайчук так стремителен, что не сразу и поймешь, существо какого пола промчалось мимо.
Он сам любит рассказывать, что из-за странного вида и темных очков в советское время его неоднократно забирали в милицию как «шпиона», бомжа или наркомана. «Раз на вокзале в Москве Шукшин из-за меня дал по морде какому-то менту, который ко мне на перроне приклеился, будто я шпион. Мент Шукшина узнал и молча ушел».
В наволочке и лежа
Уже давно Каравайчук по-особенному выглядит и на концертах — он играет, обмотав голову наволочкой, чтобы никого и ничего не видеть: «Играть людям очень трудно, они вызывают чувство величайшей усталости, уже когда приходят. Они на меня влияют, на мне играют, я их ритм беру». — «А почему вы играете еще и лежа?» — «Мне так удобнее. Я бы в Филармонии весь оркестр положил, может, они тогда лучше бы играли». — «Во время концерта вы комментируете свою игру: «Я играл как победитель» или «У меня рука гениальна, как у зверя», или «Ничего не получается». От чего это зависит?» — «Даже от того, кого по дороге на концерт встретишь, какую публику. Сегодня такую жуткую, такую жалкоподобную, для меня все это так тяжело».
Монолог
Нужно сказать, что концерты Олега Каравайчука ежемесячно проходят в Музее-квартире художника Бродского на площади Искусств. Очередной намечен на 11 июня. Это не концерт в обычном понимании: программы нет, Олег импровизирует, перемежая куски собственных сочинений с отрывками из произведений классиков, которые не сразу и узнаешь, потому что они даются в его собственной интерпретации. Для Каравайчука важны такие нюансы звука, о которых не то что обычный человек — не каждый музыкант задумывается.
При этом он рассуждает вслух. Такое ощущение, что мы слышим отрывки из бесконечного внутреннего монолога об искусстве. Например: «Изящество — это когда пропорции неравны. Массовое искусство ужасно тем, что оно равномерно: если в фильме бьют в морду, то еще и ударяют тебя каким-то музыкально-компьютерным нокаутом».
О Каравайчуке ходит столько легенд и слухов, что трудно отделить правду от вымысла, тем более что сам он меньше всего на эту тему переживает. Если вы помните фильм «Волга-Волга» и одну из заключительных сцен, когда бойкий пионер садится за рояль и мастерски играет «Много песен над Волгой звенело», то это и есть первое явление юного гения народу. Его игрой восхищался другой гений фортепиано — Генрих Нейгауз, вундеркинда милостиво гладил по головке сам Сталин.
Музыку Каравайчук пишет по ночам, когда все спят, причем предпочитает не нотную бумагу, а рулоны обоев, и не традиционные знаки, а древнерусские крюки. Живет Каравайчук в Комарово, потому что в городе для него — суетно и шумно.
«Шпион»
Если вы когда-нибудь видели Каравайчука — уже не забудете. В любое время года он неизменно в берете, из-под которого выбиваются длинные волосы, в темных очках, странноватом пальтеце или растянутом свитере. При этом Каравайчук так стремителен, что не сразу и поймешь, существо какого пола промчалось мимо.
Он сам любит рассказывать, что из-за странного вида и темных очков в советское время его неоднократно забирали в милицию как «шпиона», бомжа или наркомана. «Раз на вокзале в Москве Шукшин из-за меня дал по морде какому-то менту, который ко мне на перроне приклеился, будто я шпион. Мент Шукшина узнал и молча ушел».
В наволочке и лежа
Уже давно Каравайчук по-особенному выглядит и на концертах — он играет, обмотав голову наволочкой, чтобы никого и ничего не видеть: «Играть людям очень трудно, они вызывают чувство величайшей усталости, уже когда приходят. Они на меня влияют, на мне играют, я их ритм беру». — «А почему вы играете еще и лежа?» — «Мне так удобнее. Я бы в Филармонии весь оркестр положил, может, они тогда лучше бы играли». — «Во время концерта вы комментируете свою игру: «Я играл как победитель» или «У меня рука гениальна, как у зверя», или «Ничего не получается». От чего это зависит?» — «Даже от того, кого по дороге на концерт встретишь, какую публику. Сегодня такую жуткую, такую жалкоподобную, для меня все это так тяжело».
Монолог
Нужно сказать, что концерты Олега Каравайчука ежемесячно проходят в Музее-квартире художника Бродского на площади Искусств. Очередной намечен на 11 июня. Это не концерт в обычном понимании: программы нет, Олег импровизирует, перемежая куски собственных сочинений с отрывками из произведений классиков, которые не сразу и узнаешь, потому что они даются в его собственной интерпретации. Для Каравайчука важны такие нюансы звука, о которых не то что обычный человек — не каждый музыкант задумывается.
При этом он рассуждает вслух. Такое ощущение, что мы слышим отрывки из бесконечного внутреннего монолога об искусстве. Например: «Изящество — это когда пропорции неравны. Массовое искусство ужасно тем, что оно равномерно: если в фильме бьют в морду, то еще и ударяют тебя каким-то музыкально-компьютерным нокаутом».
А вот что
Записала Ильмира Степанова:
Низкая температура… На концерт пришлось ехать в пробках, толкотне, а я совершенно не переношу тряски. Еще ехал голодный - я всегда еду играть голодным, чтобы пища не мешала, чтобы быть легким. И вот видите - играл помимо себя, мимо себя. Лежал почти мертвый, а музыка шла. Потому что я не играю, я выпускаю что-то, оно падает рядом со мной, а я сам плюю в этот момент и ничего не делаю. И не устаю. Сердце у меня, наоборот, делается спокойнее, и падает давление, и температура сильно падает - после концерта иногда меряю - 35, 3 - 35, 4.
Думаю, причина в том, что я играю чистую ноту. Вот беру ноту, она звучит, вы ее слышите, но реально ее нет. Она условна. Внутри я ее слышу по-другому… Нет, не глубже. Глубины в музыке вообще нет. Музыка без глубины, без мудрости, разума и без проплывают сто небес, но без облаков. Облака уже дают природу и грусть. А у меня простодушная грусть: я ничего не делаю, мелодия сама идет.
Я как-то попал к Яншину во МХАТ, и Яншин мне сказал тогда: "Вы играет, как Чехов. Он не играл, у него стул играл. Вот и вы даете играть стулу, а сами не играете. И таких ободрений у меня было довольно много. Говорили, что у меня и музыка сама сочиняется. Я просто даю возможность ей выйти. С музыкой вообще ничего нельзя делать. Это особое искусство, которым без денег, без корысти могут заниматься только бродячие музыканты, которых сейчас нет.
Трехголовый
.. Кто сейчас так играет? У всех композиторов конструктивная музыка. У них все сомкнуто, и видно, где швы. А у меня мотетная музыка: абсолютно разные сочинения соединены в единую чудовищной красоты гармонию. Я играю, например, сначала какую-то свою музыку, потом вступает Чайковский, затем Вагнер, но никто не узнает его, потому что это мелодия, которая в небесах. Ты делаешься как бы с тремя головами и одновременно живешь как трехголовый. Это такая сказка!
Гений никогда не пишет сам, мелодию ему диктуют свыше. Он просто пропускает ее через себя. В чем, собственно, была работа Чайковского? В том, что он упрощал небесную музыку для таких как вы. Чтобы деньги заработать, славу, в историю попасть. А те, кто не упрощает, они в историю не попадают. Они не могут стать оплотом, примером. Когда Ойстрах упрощал, играя на скрипке, за ним сто Ойстрахов бежали. А я?.. Меня же никуда нельзя пускать - никто ничему не научится, я все разрушу, расстреляю своими нотами. Музыка, которую я играю, выливается одна из другой, и повторить ее никто не может. И я не могу. Я сыграю уже абсолютно по-другому - это метафизика. День тот же самый, но сделан другим образом. Для того, чтобы субстанция была та же, она должна все время меняться. А если она себя повторяет в каждый момент, она деревенеет, перестает быть субстанцией.
Совершенный океан
… Рихтер как-то сказал: Моцарта только вам и играть, потому что когда я играю Моцарта, у меня получается Гайдн. Вот Бетховена, говорит, очень хорошо играю. Потому что я его сбиваю, а потом играю. Есть композиторы конструктивные, их можно сбить. А есть такие, которые только тогда живут, когда они идеальны по форме в результате какого-то разрушения, какой-то высшей ошибки. Ошибка движет жизнью. Когда она вовремя, она самая правильная. Ну, когда никто не верит, что надо идти, а кто-то по ошибке идет и находит, что искал. Потому у меня и Моцарт так получался.
Я играю не интонационной нотой, а нотой чистой, нотой в ноте. Я не делаю из нее слов, не разделяю на такты. Когда звуки идут без тактов, они спокойно повисают над небом, как корона. Там, над Богом, есть Вершитель - нечто, что оторвалось от него и ушло в небеса (я думаю, раз Бог дошел до Церкви - значит, это не высшая мысль). Так вот оттого, что я играю чистой нотой, у меня ничего не болит, сосуды чистые. Нота промывает все нутро - никаких лекарств не надо. Но если я постою возле филармонии полчаса, я заболеваю. Когда слышу, как он играет на трубе, и тянет, тянет, я чувствую, что у меня скоро аденома будет, и я бегу! Они все выучивают, вылизывают, и эту дохлую, сто раз обшарканную музыку преподносят публике. Это же преступление! Музыка - живая вещь. Все равно что море уйдет и где-то начнет само себя стараться повторять. Но тогда в эту пустую лунку войдут настоящий океан вроде меня, и скажет: а вы аплодируйте! Я - совершенный океан.
Расстроенный рояль
Только что обнаружил в Доме искусств гениальный Бехштейн - он стоит в ресторане. Пришел какой-то пианист, сказал, что он плохой. А плохой на самом деле у них на сцене стоит, но всем нравится. В Эрмитаже тоже прекрасный старый рояль Николая II. Но один из самых величайших роялей в городе - это Шереметьевский Бехштейн, который хранится в Музее театрального и музыкального искусства. И рояль Листа там - гениальный Беккер. Однажды я сыграл на этих роялях - звучат потрясающе! Они все считаются расстроенными, но я такую музыку сочиняю, что этот нестройный хор был такой красивый, такой изящный, что можно было бы записать такую пластинку - "Коллекция расстроенных роялей". Вот если бы кто-то помог мне с Ириной Викторовной Евстигнеевой договориться, это директор музея, я бы из пушек стрелял в честь такого человека!
Еще там есть старинные рога. А у меня дома архив моей музыки - мотеты. И мне нужны рога, чтобы их исполнить, потому что мои мотеты написаны для чистых нот, а рога - безинтонационны, там чистый звук. Поэтому только музыканты на однотонных рогах могли бы играть мою музыку. У меня очень много мотетов, посвященных Гильому Машо - он был самым лучим мотетным композитором.
Мне нужны эти рога, пока я еще жив. Тогда они запишут эту музыку для своего музея, и музей оживет…
Понравилось! Поделись с друзьями:
Комментариев нет:
Отправить комментарий